 |
Я схватила комп, платье в маленький чемодан и поехала на
вокзал... С одной мыслью еще раз попросить у него прощения и
поцеловать бедного Юру... аналогово. Бог сопровождал и
содействовал, наверно, понимал мое намерение и его частично
разделял. Нас трое первых пришло в церковь: педагог его
второй по магистратуре Татьяна Дубровина (я ее не узнала с
начала), какая-то знакомая девочка из студентов и, видимо,
жена его Оля, до этого момента я никогда в жизни ее не
видела. У Арабова в гробу был профиль Данте и его мясистый
всегда, как у моей бабушки Али ленинградской, мясистый нос
уточкой, его нос, теперь вдруг стал острым... Вся куча
народа, которая потом набралась в церкви, в какой-то момент
вывалила курить и ожидать привоза гроба на улице, в колено
Хохловского переулка, я тоже вышла, постояли рядом с этой
«церковной женщиной в черном пуховике», потом вместе зашли
внутрь, я замерзла, и тут же через боковую дверь, не через
центральный вход, а именно через широкие боковые двери,
видимо, по церковной традиции, красивые мужчины в белых
перчатках и длинных черных пальто внесли деревянный
полированный гроб, поставили на катафалк, открыли и вышли...
И в низенькой церки при этом тихо, нас пятеро... И мы первые
к нему подошли... А он улыбался!
После сумбурных и в общем веселых (!..) студенческих
поминок, на которых все "согрелись" водкой и
красным вином после замерзания на кладбище, и с которых
Мирошниченко и Сокуров тихо ушли уже через 30 минут, - у
всех было немного трахнутое мешком состояние все сорок дней.
Никто ни с кем и ни о чем не... Наталья Евгеньевна
Мариевская (мой второй педагог по сценарной магистратуре
ВГИК, после окончания тормозила все мои попытки остаться во
ВГИКе и в общежитии хотя бы в качестве аспиранта, или стажера
укоризненным замечанием : «Марина, вы все-таки сценарист. А
диссертация это долгий путь...» Она влетела в церковь,
положила огромный букет белых лилий и убежала, и потом долго
не отвечала на звонки, наконец написала В контакте: «Я до
сих пор нахожусь с ним в прямом внутреннем диалоге... Он
приснился мне недавно, смеется: «Ты что, думаешь я умер?!
Пошли работать!»
Один его ученик из последней бакалавратуры (из
"брошенного курса" - как он сказал, Иван, однажды
поспросил меня - в шутку отчасти - написать роман к 30
декабря следующего года про то, что произошло между 1980-м и
2021-м... я пока не представила себе форму... Это какие-то
обрывки, записки, дневники, стихи. Писем между нами не было.
Я однажды выдавила из себя письмо, зная, что ЮАР никогда
ничего не читает: у него страшно уставали глаза, он все
просил «рассказать», ему нравилось слушать рассказывание и
просто слушать... он все-таки был музыкант и поэт, а потом и
сценарист.... Юрий Николаевич долго «искал себя» в музыке,
литературе, но потом понял, что он поэт но это не форма
существования в нормальном обществе, надо чем-то работать,
трудиться и зарабатывать на жизнь понятным трудом. И он копал
землю, работал киномехаником на студии имени М. Горького... И
наконец поступил на сценарное отделение ВГИК, и дальше - все
пошло по этой стезе... Юрий Николаевич очень хотел быть
свободным и никогда не был свободен такой парадокс: все время
"в рамках" и «границах» : «от сих и до сих» к себе
подпускал. В свою жизнь. Мне это было необычно: не привыкла
к такой церемонности, но это более нормально для Москвы и
воспитанного общества, чем то, к чему привыкла я. Это не от
«плохого воспитания», просто у девочек, которым всю жизнь
приходится существоваль и жить вопреки окружающей среде,
«вопреки» въедается в стиль поведения, и нормальными людьми
может восприниматься иногда как «бесцеремонность» и
«нелюбезность», а в избранном общестиве, частью которого
считает себя церковь и ВГИК, бесцеремонность не
приветствуется и пресекается на корню. Юрий Николавевич был
на балансе у этой поведенческой системы.
Однажды притащил меня в кафе на ВДНХ, и там армяне хозяева
мне на голую фаянсовую тарелку положили по заказу «Красная
рыба» - половушку средней части тушки горбуши - то есть
жареная без масла сухая тушка кожей вниз и голым хребтом и
ребрами наружу. Арабов напрягся. Я предложила: "Давай
сбежим! Ничего платить не будем, просто встанем и, уйдем! Или
пойти поскандалить с поваром? Я с удовольствием!" Юрий
Николаевич молчал: от выбора оказался в замешательстве...
Тогда я взяла вилку и стала эту половину трети рыбы с хребтом
наружу без гарнира есть. И съела. Хотя она была сухая,
жесткая и не приготовленная, видимо, просто засунутая в
микроволновку. Но съела - вилкой и руками! Очень голодная
была. Юра, наверно, все это время думал, что зря не убежали
... Я наблюдала боковым зрением его полные удивления глаза.
Мы вылетели из кафе, как унесенные ветром. Нас не
останавливали. Но Арабов заплатил по прейскуранту. И на
улице, в аллеях, признался, что ему кто-то говорил, что тут,
на ВДНХ, есть одна нац-кафешка, в которую всяко ходить не
стоит: там прикалываются над русскими... И это она, видимо, и
была. Я чувствовала, что на ступень упала в его глазах. Он
сам не ел. И вообще в кафе почти никогда ничего не ел,
наблюдая, как я ем, нежно спрашивал: «Вкусно?»
Однажды попробовал кормить меня с ложечки сливочным
мороженым (которое я не люблю). Потом обозвал «львицей». Но
сам есть на людях стеснялся, ел, как птица: ягоды, клубнику,
черешню, мягкие фрукты, конфеты, печенье, паровые овощи,
котлетки. Однажды на кафедре сценаристики, летом, в субботу
налил мне драгоценного красного вина. А сам только пригубил:
перед этим, наливая себе в стаканчик, пролил мимо на
кафедральный стол. Страшно испугался, искал салфетку.
И тут мне вдруг по сотовому телефону позвонили из
Петербургского архива ЗАГС Пушкинского района Петербурга
(то есть из Царского Села, где мама моя родилась),
сообщили, что на маму мою, Ларису Ивановну Котлярову
действительно обнаружили вторую метрику - с 1934-м года
рождения. А она всю жизнь после детского дома № 62,
вывезенного из блокадного Ленинграда в 1942-м в Ярославкую
область, новую прожила по выписанной в этом детском доме
новой метрике о рождении в 1928-году! Так по ней и прожила
всю жизнь, и была похоронена в 2004-м в Йошкар-Оле. «Но мы
эту настоящую метрику выдать вам не сможем...» - «Почему!? Я
к вам же специально приезжала на месяц в поисках ее и еще
приеду, могу отношение привезти, как исследователь! Выдайте,
как исследователю ленинградской блокады !!!» «Нет, не можем,
потому что все ее последующие документы, в том числе
наградные, были сформированы от даты рождения 1928 год!
Простите, мне очень жаль, но мы ее не имеем права ни
уничтожить, ни выдать вам документ. Но я хочу, чтобы вы
знали, что мама ваша действительно родилась в 1934 году».
«...Я все слышал....» сказал потрясенный Юрий Николаевич .
Он был единственным моим свидетелем... Когда из кафешки на
ВДНХ вышли в темноту (была осень уже), я снова ему:
"Вот! И надо было встать и смыться, и не есть эту
чертову рыбу! Но все равно хорошо ... Спасибо." Он на
меня так в темноте посмотрел с каким-то сожалением:
"Все -таки ты... страстная..." (Не знала, что
ответить. Как вспомню эти рыбьи ребра, так вздрогну. В его
устах и контексте это звучало как: «все-таки ты не совсем то,
что мне надо...») Но мы не рыбы! А рыбы, слава богу
немы....
«Февраль, достать чернил и плакать...» ... Я снова дома, в
своей квартире на Баумана на бывшем Матросовском переулке,
на месте падения в 1936 году легендарной парашютистки Наты
Бабушкиной, умершей в Йошкар-Оле во время празднования
15-летия образования Марийской автономной области. Жень за
днем читаю и читаю стихи Арабова, милого Арабова... Вчера
нашла огромную подборку в интернете. И там особенно
понравилось стахотворение "Про мышей"... насквозь
пронзило... Весь он тут... Сбежавший от всех дам одинокий
мужик на пороге пустого деревенского дома. Который еще до его
приезда отвоевали у окружающего дикого пространства мыши.
Мыши живут в печке, глызут известку, и чтобы затопить печку,
их надо выкурить, а они не понимают. И их приходится убить.
http://modernpoetry.ru/main/yuriy-arabov-izbrannoe#vecher
При жизни не успела погладить его по голове... Он
всерьез эти «нежности» не воспринимал. Сразу голову уводил в
сторону. А «про любовь» даже не начинай : «Ой вот не люблю я
этого всего!..» И когда он хвалил меня, особенно прилюдно, на
выпускном экзамене, на защите дипломного сценария, было
странное ощущение, что он изысканно и вежливо издевается, что
«поливает...» Нет, это он, конечно, не первый, это еще в
«Идиоте» Достоевского одна умная женщина учила князя Мышкина,
что в России все надо делать наоборот от того, что тебе
говорят, особенноесли говорят женщины, а иначе не выжить:
это страна такая, менталитет скоморохов: тебя в дверь, а ты в
окно. Но когда близко подходишь к человеку, ты же надеешься,
что зона игры кончается, и можно говорить то, что думашь и
чувствуешь.
«Да-да, рассказывай мне о чувствах!» слышу и теперь его,
заинтересованный голосок Арабова и вижу его приопущенную
голову в родинках и загорелые уши. Застыл во внимании, как
исследователь-душевед. И понимашь, что это следующий слой его
игры. И таких слоев немеряно! Как сон о бесконечно
открывающихся дверях! Все, что бы ни говорилось ему, должно
было произноситься «наоборот» от сути содержания, или
косвенно как-то, к этой «наоборотности» он привык
профессионально, он ее ждал, и она в его голове, видимо,
сразу воспринималась «наоборот», переворачивалась, и так он
сохранял вокруг свою «зону комфорта».
Он к этому приучал студентов на лекциях: «Ничего
напрямую!!!» и мне казалось, это въелось в отнощения его ко
всему! «Непрямость» в нем заворачивалась в несколько слоев.
Было ощущение, что на людях он старается быть серьезным, но
делает над собой усилие, чуть откатила ситуация, опять
«играет», «иронизирует», как Гоголь... Великий композитор
Олег Каравайчук назвал когда-то Гоголя «человеком игры»,
якобы обычные люди «таких боятся». Юрий Николаевич Арабов был
такой «человек игры». Но бесконечная самоирония его, как и у
Гоголя, была вызвана, скорее всего, внешней собственной
фриковостью тела, внешности. Он смотрел на себя постоянно
глазами посторонних людей. Когда мы познакомились после его
лекции на Воронцовом Поле в конце мая 2011 года, я влюбилась
в него по уши и написала смс-кой какой-то стихийный стишок, в
котором были дивные сравнения, в том числе «пение лягушек в
раю», он тут же отпарировал смс-кой: «Да-да, я лягушка, и
пародия на человека...» Бли..! Тут я встала в ступор и
пришлось утешать в прозаической форме. Я пришла во ВГИК и
поцеловала ему руку в коридоре, шел какой-то экзамен, он
вышел на минуту, посмотрел на меня серьезно: «Уходи, я очень
волнуюсь...» и ушел в аудиторию.
Однажды я подарила ему рыжие теплые носки из собачей
шерсти, купленные у вязальщиц в поезде «Чебоксары- Москва» в
2016 году, Юрий Николаевич обиделся и показал красивые новые
кроссовки на ногах: «И куда мне их?! На голову себе надеть?!»
и натянул приямо в кафе носок на голову. Я сказала: «Поедете
кино снимать, пригодится же, они теплые!» Все равно обиделся.
Если он «обижался», становился «серьезным», он «терял
лицо», или «прятал лицо», убегал из поля зрения под любым
предлогом. Если надо было быть «заведующим кафедрой» где-то
на совещании, мне казалось, он как бы маску «серьезного»
натягивал на голову. Аж свитер его складывался волнами от
горловины, видимо, он втягивал голову. Моршил лоб, ставил
нога за ногу у стены и смотрел в пол, резко вскидывал голову,
глядя мимо собеседника в пространство, и отвечал, и
выслушивал собеседника, не глядя в глаза. Потом вскидывал
голову в пространство впереди: «Нну... я думаю...»
Сколько у него было этих «масок»?.. Глаза его беззащитные и
нежные сохранились, наверно, только на редких фотографиях.
Однажды за едой в кафе я его спросила: «Почему почти во
всех твоих фильмах главный герой ростовщик?» Он онемел на
несколько секунд, стал серьезным, словно не знал, какую из
своих «сущностей» применить.
- Или антиквар... размяла я жесткий вопрос.
- Это случайно... Я теперь знаю, что ты обращаешь внимание на
то, на что другие не обращают. У меня дядька был
ростовщиком... старьевшиком скорее...
Так и ушел Данте необласканным, нецелованным,
измученным да еще и обиженным в 2021 году на меня, не знаю,
понял ли он мои извинения и объяснения по телефону после того
как уже не понял и обиделся..Позднее, когда-нибудь, может
быть напишу про 30-е декабря 2023 года. На кладбище при +2 и
тающем снеге стояли все толпой вокруг могилы и на аллее к
шатру, в котором еще раз все прощались с ним и целовали руки
и лицо около часа. Мужчины все без шапок. Холод пробирал до
костей. Замогильный холод. В небе над кладбищем летали
туда-сюда вертолёты. Гроб второй раз, после отпевания в
церкви в Хохловском переулке, открыли и он стоял в шатре, к
нему все подходили, целовали Юрия Николаевича. А он улыбался
и ждал чего-то. И я не решилась поцеловать его в губы,
которые улыбались, поцеловала ниже бугорка под покрывалом,
там, наверно, были руки, но их не открывали, скорее всего,
это было солнечное сплетение, но там уже начиналась гора
цветов лилии, розы, пахло цветами... До этого 25-го декабря
в доме Кино проводилась церемония вручения Премии Гильдии
киноведов и кинокритиков России, и мне велен было прибыть к
25-му ву Москву. Но 24-го на меня замогильный какой-то холод
напал в Йошкар-Оле, я сидела за компом с ледяными ногами и
руками, и на голову словно положили кусок льда, был какой-то
ужас, это же повторилось и 25-го, когда еще можно было
вылететь с Москву самолётом и успеть на церемонию, но я
застыла в Йошкар-Оле и не могла понять, откуда это состояние
Титаника, уходящего на дно...
|
