 |
Грустный осенний блюзовый джем. Жалобы и упругие разговоры
гитары вдруг уводят сознание в волны, не имеющие берегов.
Спустя мгновение ты видишь клуб, столики, людей, и волна со
спины, пришедшая откуда-то из затылка и позвоночника так же
внезапно увела тебя, ты уже в вечереющем поле, с первыми
росчерками заката. Это опять гитара, жёстким ритмом
пытающаяся придать гортанно печальному блюзу позитив. Блюз
седой одинокой долины нанизывает бусины нот на метроном
барабанов, хочется танцевать с акцентом на прыжки, лёгкие
прыжки, танец над танцполом, раскинуть руки и лететь, улететь
от всех, в надёжное укрытие, где мир не найдёт тебя. Там
впитать в себя звёзды, выразить одной ладони хлопок, записать
рассыпающимися шариками нот дзен постижения сокровенного
смысла. Солистка, резко бросая в зал напористые звуки,
демонстрирует вокал. Незримо присутствуют великие мены
шоколадного цвета, в русских аналогах сквозит акцент, не
только в прямом, но и в остальных смыслах. Акцент вокалиста
именует всех девушек "Бэби", но как-то
неубедительно. Блюз аутентичен негритянской печали,
негритянскому угольному небу, мягкому велюру и мудрым
натруженным карим глазам. Через раскатываемую в горле
ностальгию приходит радость. Отжатые шквалом оттенков
оркестра, ягоды отдельных ощущений превратились в неописуемый
джем, ты мажешь его на хлеб своей жизни, не в силах
попробовать. Хочется единственной сочащейся ягоды, которой
нет. В её поисках ты уходишь в ночь.
***
Любвеобильной была юность
И оторопь торопит быль.
Что изменилось? Суше сухость,
Серее пыль.
Лишь неба просинь стала глубже,
Лишь чайки режут тоньше вечность,
Узлы грубей, верёвки туже
И осторожнее беспечность.
Задраив голос, бросив темень,
Закрыв на семь ключей каприз,
Не попадая дрожью в стремя,
Взлетаешь вниз...
|
